Коль музыка, ты — пища для любви,

Играйте громче, насыщайте душу!

И пусть, насытившись, желанье звуков

От полноты зачахнет и умрет.

Еще раз тот напев! Он словно замер!

Он обольстил мой слух, как ветер юга,

Что, вея над фиалковой грядой,

Нам в душу веет сладким ароматом.

Довольно, перестаньте! Нет, уж он

Не нежит слух, как это было прежде.

О дух любви, как свеж ты, как ты жив!

Как океан, ты принимаешь все,

Но что ни попадет в твою пучину,

Каким бы ценным ни было оно,

Всю ценность безвозвратно потеряет.

Любовь так преисполнена мечтаний,

Что истинно мечта — одна любовь.

Хотите ли на травлю, государь?

Кого травить мне?

Лань.

Да, я охочусь

За благороднейшей моею ланью.

Когда я в первый раз Оливию увидел,

Мне показалось, будто самый воздух

Очищен от губительной заразы

Ее дыханием — и в то ж мгновенье

Оленем стал я и, как злые псы,[3]

Меня с тех пор преследуют желанья.

А, вот и ты! Ну что она сказала?

Осмелюсь доложить, что я не видел

Самой графини. Девушка ее

Ходила к ней и, возвратясь, сказала,

Что даже небо прежде семи лет

В лицо ей не заглянет без покрова.

Она монахиней под покрывалом

Решилась жить и келию свою,

Что Божий день, горючими слезами

Вкруг окроплять — и это все затем,

Чтоб брата мертвую любовь почтить

И в памяти печальной сохранить

Ее надолго живо и свежо.

Она, в ком сердце создано так нежно,

Что может чтить столь свято память брата,

О, как она полюбит, если рой

Живущих в ней желаний умертвит

Стрела златая, если воцарится

На двух возвышенных ее престолах,

На этих милых, нежных совершенствах,

На сердце и уме — один властитель!

Вперед — в любви свободную обитель!

Сладка мечта любви в тени лесов

Среди благоухающих цветов!

Что это за земля, друзья мои?

Иллирия, прекрасная синьора.

Но что же мне в Иллирии здесь делать?

Мой брат в полях Элизиума[4] бродит!

Но, может быть, он жив, не утонул?

Как думаете вы?

Ведь вы спаслись же!

О, бедный брат! Но, может быть, и он

Не утонул, а спасся тоже?

Да.

И чтобы вас возможностью утешить,

Я вот что расскажу: когда корабль

Разбился о скалу и вы, спасаясь,

Вот с ними плыли на ладью, я видел,

Как смелый брат ваш, бодро сохраняя

Среди опасностей присутствие ума,

Связал себя с огромнейшею мачтой —

Его учили смелость и надежда.

Как на хребте дельфина Арион,[5]

Он твердо сохранял с волнами дружбу,

Пока я взором мог за ним следить.

Возьми за эту весть. С моим спасеньем

В душе моей воскресла и надежда;

Твои ж слова ее питают. Он,

Быть может, жив! Ты эту землю знаешь?

И очень хорошо. Недалеко

Отсюда я родился и воспитан.

А кто здесь правит?

Благородный

И сердцем и происхожденьем герцог.

А как зовут его?

Орсино, донна.

Орсино? Да, я помню, мой отец

Его не раз так называл. Тогда

Еще он холост был.

Да и теперь,

Или, по крайней мере, незадолго,

Не дальше как за месяц, я оставил

Иллирию: тогда носился слух —

Вы знаете, что мелкие не прочь

Болтать о том, что делают большие, —

Что ищет он Оливии руки.

Но кто она?

Дочь графа и девица,

Исполненная всяких совершенств.

Граф умер год тому назад, ее

Оставивши на попеченье брата,

Который также кончил жизнь; графиня ж,

Любя его горячею любовью,

От общества мужского отреклась.

О, если бы я ей служить могла

И звание мое перед людьми

Скрывать, пока мой план созреет!

Это

Исполнить нелегко. Всем предложеньям,

И даже герцогским, она не внемлет.

Ты вежлив в обращенье, капитан,

И, несмотря на то что очень часто

Природа под изящной оболочкой

Скрывает смерть, мне верится охотно,

Что благородная твоя осанка

В гармонии с прекрасною душой.

Прошу тебя — за исполненье просьбы

Я щедро награжу — сокрой, кто я,

И помоги мне отыскать одежду,

Приличную для плана моего.

Я герцогу хочу служить. Прошу

Меня ему представить как кастрата.

Твой труд не пропадет напрасно: я

Умею петь, умею восхищать

Игрой на лютне и способна к службе.

Все остальное — время довершит,

Лишь помолчи об умысле моем.

Я буду нем: вы будете кастратом —

Иль слепота меня да поразит!

Прекрасно! Так веди же дальше!